Психологический Портрет «Раскольникова»

Я подолгу всматривался в отражения на оконном стекле. На то, как свет из комнаты позади меня вырисовывает силуэт.

Есть что-то иконное в этом образе: лицо в темноте, исчезли все очертания, лишь несколько рефлексов света на глазах, губах, ресницах. Черты, выделенные светом, особенно подчеркивают то, что человек изо всех сил пытается скрыть, даже от самого себя.

Но я это вижу.

В центр поместил стул и попросил своего брата сесть. После нескольких итераций вокруг моей импровизированной конструкции, я вдруг понял - передо мной «арена». Я создал место борьбы лучей света с существованием одного человека, помещенного в центр полукруга.

Свет разъедал контуры, делая сидящего неузнаваемым.

Он оставлял лишь то, что от человека неотделимо - его лик. Лицо всегда можно сделать или снять. Лик - нельзя. Моя арена оказалась местом без права на маску.

Вопрос местонахождения был разрешён, но возникли другие. Как человек оказался на арене? Что он делает? Сопротивляется, борется, нападает?

Нет. Просто сидит.

Почему? В чем причина его пассивности?

Пассивность может быть очень опасной. Я ясно видел и чувствовал эту чернеющую, растущую дыру в белом свечении. Он продолжал сидеть.

За несколько лет до описываемых событий ТВ-каналы пестрили репортажами о протестах, начавшихся с Лондона и распространившихся по всей Европе. Почва для распространения «вируса» была плодородной - кризис и безработица.

Тогда я задал себе вопрос: что если бы все эти люди, обиженные системой, бюрократией и дискриминацией соединились в одного человека? Кем бы был этот человек? Как мне увидеть его лицо?

Он сидит и молчит.

Но возможно ли представить человека, находящегося в состоянии аффекта и при этом соблюдающего нормы культурного общения? В боли, отчаянии и несправедливости мы все переходим на крик.

Но только не он.

Молчаливый человек, сидящей на стуле.

Придёт время, и на него посмотрят, как на пришельца. В надежде, найти с ним общий язык к нему отправят лингвистов, врачей, психологов, менеджеров, гипнотизеров и даже магов. Когда все диагнозы будут исчерпаны, они создадут новые, чтобы объять его «аномальное явление».

Из целой серии выставлена была лишь одна картина - «Психологический Портрет Раскольникова I» - на выпускной выставке Академии Искусств в галерее "Матицы Сербской" в 2012 году. Но даже этот единичный выход в свет говорил о необходимости его существования.

В то время все говорили о "конце истории": конце культуры, искусства, общества и философской мысли. И это означало, что действовать бессмысленно?

В этом ответов я не нашел.

Оставшись, я бы обрек себя на ложный бунт и пустословные концепции, не учитывающие дух грядущих изменений. Но я чувствовал в воздухе их привкус. И после выставки уехал за границу.

С молчаливого человека в полукруглой комнате.

Моя потребность в контрасте превосходила рамки тона и цвета. Я должен был найти нечто большее. И нашёл - самый чёрный пигмент из всех существующих на земле: газовую сажу.

Я помещал порох сажи на столовый поднос, которым пользовался в качестве палитры и смешивал с акриловым клеем. Губкой, пропитанной клеем, я покрывал холст. Холст становился влажным. Затем я опускал старую тряпку в пигмент и наносил на полотно.

Помню это чувство: темнота была легкой, липкой и мокрой.

Темнота на кончиках пальцев... Если вам это знакомо, вы точно художник.

Однажды на улице я услышал, как слепая девушка спрашивает своего отца: «Можно ли узнать человека по тому, как он выглядит?». Ничего особенного, но я задумался.

Руками.

Я поделился своими мыслями с сербским художником и мастером реставрации Петром Теодоровичем, человеком, у которого я многому научился. Слушая меня, он сидел в кресле, курил сигарету и смотрел в окно. После короткой паузы, он заговорил о рецепте одной очень плотной, но гибкой пасты, прекрасно отражающей материю света и остающейся на полотне на многие века.

Владение этой техникой гарантировало заказы от фараонов, чиновников, аристократов и всех прочих заинтересованных в «вечной жизни» временного явления. Созданные в I-III веке н. э. Фаюмские портреты сегодня выглядят так же, как и две тысячи лет назад. Во времена второго иконоборческого кризиса византийской империи рецепт бесследно исчез. Венецианские маньеристы пытались его найти, алхимики восстановить, но все было тщетно.

Петр никогда не рассказывал о том, как получил рецепт. Скорее всего, он восстановил его в процессе реставрации. Он поделился им со мной. Но было одно условие: никогда ни при каких условиях не записывать его.

Выйдя из студии, я пошёл на рынок для того, чтобы купить у деревенских жителей самый натуральный и чистый воск. Все смолы у меня уже были, я отваривал воск в терпентине, четко соблюдая меру и интервал. Выждав сутки, согласно инструкции, я бежал в студию.

Благодаря плотности пасты, некоторые участки на моих картинах доходили до 10-ти сантиметров толщиной. Коллеги шутя говорили, что я занимаюсь не живописью, а строительством. Я не видел разницы.

В качестве палитры я никогда не пользовался изящно вырезанной доской. Моей палитрой были тарелки, толстые метровые доски, столовые подносы и даже крупные осколки стекла.

Важной характеристикой для меня была крепкость, ведь палитре предстояло выдержать нажатие грубых щеток, тряпок, мастерков, которые я использовал наряду с кистями. Моя палитра всегда выглядела как поле после боя. Оставшиеся краски имели различные цвета, текстуру, пастозность, степень прозрачности и походили на тела недобитых бойцов.

Шпателями, тряпками и другими предметами я вторгался в полузастывшую краску. При нажатии образовавшаяся сверху пленка рвалась и изнутри показывалась ещё влажная и текучая краска.

Все это напоминало вскрытие только что затянувшейся свежей раны.

После "Раскольникова" я больше никогда не пользовался пастой.